НА СОБАКАХ К ПОСЛЕДНЕМУ МОРЮ
(ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ ГОД)
С.Минакову
Когда
мне попадается на глаза число 91, я начинаю напевать on the dark desert highway... Хотя "Отель
"Калифорния" появился задолго до девяносто первого.
На
число 91 я западал с детства. Девяносто первый был одним из моих любимых
автобусных маршрутов в Москве, потому что он не сворачивал, как свои собратья,
к Киевскому вокзалу по Дорогомиловской, а нырял в ярко освещенный тоннель перед
Бадаевским пивзаводом, а потом спускался на набережную у совершенно чумовой
иглы гостиницы "Украина".
Тот
год мы встретили в одной стране, а проводили в другой. Предатель Миша Меченый
просирал Единый - могучий, лучший друг Серёга покончил со смутным холостяцким
прошлым, и нигде не пахло вонючей лапшой "Досирак".
Армейцы
Москвы - чемпионы страны! У-ух, аж мурашки по коже!
Человек,
числящийся на первом курсе самого лохматого вуза, подобен младенцу, впервые
узревшему яркое апрельское солнце. Тебя узнают матерые продавцы цветов, ибо в
переходе с Краснопресненской на Баррикадную ты берешь букетик гвоздик не за 13,
а за 9 рублей. Зато в профкоме института вручают целый печатный лист талонов на
благотворительные обеды (для обслуживания цепочки "профком - конечный
студент" выделяется штатная должность заместителя старосты). Состояние
нирваны редкого типа охватывает уже при разрезании этих листиков и укладывании
их в студак, а достигает высшей точки в момент обмена ярких бумажек на т.н.
комплексный обед, приравниваемый к 0,9 советского рубля или 1 доллару 45 центам
США по официальному курсу тех лет.
Однажды
я был отловлен контролерами в автобусе девятого маршрута без билетов и без
денег и в качестве компенсации предложил мытарям заветные талоны. Стоит ли
говорить, что свобода была мне дарована незамедлительно.
В группе
было немного любителей футбола, но за ЦСКА болели сразу трое - я, Бора-Фишер и
Серя-Пень, и пусть только какой-нибудь из красно-белых ублюдков попробовал бы
нам пропеть свою отстойную нескладёху! Входил, правда, в нашу фракцию некий
Костя-Кермит, убежденный спартач, но мы с ним ладили, ибо нрава он был веселого
и покладистого. Ублюдские выезды он не пробивал, зато ездил с нами фанатеть за
красно-синих в европейских кубковых турнирах, чем снискал искреннее уважение
прогрессивной общественности.
Выяснилось,
вскоре, что Кермит засыхал по одной особи, обучавшейся с ним в палеозойскую
эпоху в одном классе, а затем - в одной группе подготовишек. Эта девица могла
бы стать достойным наглядным пособием на кафедре прикладного
женоненавистничества, поскольку подобную размалёванную куклу-глупышку трудно
было себе представить. Пока Костя-Кермит скрипел зубами на обрыдлой кровати
гнусной институтской турбазы, Кукла свела дружбу с Обезьяной-в-Космосе. Она
променяла не очень, может быть, взрачного и довольно закомплексованного Кермита
на человека с внешностью, ярко иллюстрирующей истинность теории Дарвина об
эволюции человека. Обезьяной-в-Космосе он стал потому, что однажды на военной
кафедре залез в кабину наземной пусковой установки на базе "МАЗ 543",
дверца захлопнулась, и наш герой, взывая о помощи, сплющил нос о стекло
круглого иллюминатора. Его любимым развлечением было присоединяться на
переменах к стоящим кружком студентам, кто-нибудь из которых время от времени
изрекал: "Смеяться после слова "лопата". Пауза. "Лопата!"
И
тогда Обезьяна-в-Космосе смеялся подолгу, от души, размазывая слезы по
раскрасневшемуся лицу.
Эх,
первый курс... Нравится тебе какая-нибудь овца, а ты думаешь: "Вот она,
блин, последняя любовь в Константинополе!" Я как-то разговаривал на улице
с одной девчонкой. Не с овцой, с другой. А мимо проходил друг Серёга Минаков со
своей невестой, Мариной. Потом Марина сказала: "Нашел, о ком сохнуть, об
этой жопе здоровой!"
"Ну
почему девчонкам не нравятся умные ребята, а нравятся какие-то сальные
красавчики?" - сокрушался Кермит.
Это
еще что, Кермит, знал бы ты, чем так прельстил Куклу Обезьяна-в-Космосе: он
ведь, по словам овцы, умеет одеваться. У него такой аккуратненький клетчатый
шарфик и выглаженные брючки. А ты фланируешь повсюду в затёртой адидасовской
футболке производства Грузии, а в качестве плеера используешь танковый
гермошлём своего дедушки.
Ну,
не размазывай сопли по носу. Что мне до твоего горя, спрашиваешь? Да мы, едрёна
вошь, их на поле грохнем, твоих красавцев.
В
параллельной группе ребята были яркими, что Аполлоны Бельведёрские, и могли
звездить девахам полную звездню - широко раскрытые глазки и приоткрытые ротики
были им обеспечены. В один слюнявый ноябрьский день поток вышел на перемену;
все четыре пары благодаря какому-то чудаку - составителю расписаний обрекали
нас на постижение мелодики фортрана, иезуитского компового языка,
обнаруженного, как мне представляется, во время расшифровки не то
шумеро-аккадских логограмм, не то дощечек ронго-ронго с далёкого острова Пасхи.
В середине коридора, у лестничных маршей, светила с кафедры архитектуры
планировали возвести павильон неизвестного предназначения. Не буду утомлять
читателя описанием сего долгостроя, но отмечу, что это было: а./ огороженное
пространство с возможностью пройти-посмотреть внутрь и б./ на торцах павильона
имелось некое подобие разметки, позволявшей разумным прямоходящим индивидуумам
с известной фантазией считать это футбольными воротами.
Ну
что, первая группа, погоняем в мячик? Это обращается ко мне один из Аполлонов,
Капитан-Татаринов-на-Льдине. Учти, Костик, - оборачиваюсь к Кермиту, - они сами
напросились.
Чувствую,
что Кермит в меня не очень верит. В меня, забивавшего на пустыре в Камеруне по
два десятка за игру!
Ладно,
играем два на два, против меня и Сери-Пня - Капитан-Татаринов-на-Льдине и
Жура-Пик-Коммунизма (болезненно худой, но смазливый). К слову, мячика-то у нас
нет, но Кермит, жаждущий поражения Аполлонов, жертвует резиновое
колечко-эспандер.
Девчонки,
болейте, - призывает Капитан. Девчонки радостно визжат, и игра начинается. Мы
просыпаемся не сразу и получаем пару голов. Визг, сопли радости на девичьих
личиках, Аполлоны одаривают нас снисходительными улыбками. Ах, падлы, - думаю.
- Это ж вы бомбили Ирак и в два раза подняли цену на хлеб! Серя, заряжай мой
гранатомет! За Родину, по макдональдсам, очередями!
Серя-Пень
относился к диспетчерам-самородкам. Ему таким засранцам, как эти два долбанутых
Аполлона, наколотить - что два пальца обмарать. Расшвыряет их финтами и мне на
дальнюю пасик - слепой Пью не промажет (меня, кстати, в сборной школы Слепым
Фотографом величали).
6:5,
победа, как трудно ты досталась! (Я эту трогательную фразу выудил в тульском
футбольном календаре-справочнике за 1986 год). Кермит свой эспандер под краном
в сортире сполоснул и про Куклу забыл. Шла б она в жопу, говорит.
В
воскресенье, 18 августа, мы с другом Серёгой отрывали погреб на нашей даче.
Вырыли не так много, однако на следующее утро начался путч. Ну вас, говорит
Серёга в следующее воскресенье, на хрен с вашим погребом, за державу обидно!
И не
стали больше махать лопатами, а пригласили мужика из конезавода вместе с
экскаватором "Беларусь". Он промуздыкался часа полтора, получил
бутыль смогунца и кузов лошадиного говна и был здоров.
Да,
непростым выдался девяносто первый год...
Кермит
научил нас играть в длинный покер, и мы частенько на первом курсе собирались в
типовой костиной многоэтажке, пили хреново заваренный чай и перекидывались в
картишки. Компанию нам составляли Колюха-Плейшнер и Ира-Спящая-Красавица. По
Ире Плейшнер жутко вздыхал, но в конце девяносто первого распрощался с ней по
причине, и по сей день мне неясной. Этот Плейшнер был периферийным стилягой,
любил баночное пивко, знал, где базируется какой раздолбанк, баловался большим
теннисом и называл себя 18-й ракеткой города Коврова Владимирской области.
Выигрывал
в покер, как правило, Кермит, обладавший ярко выраженным математическим складом
ума. Его коронным номером было выкинуть джокера на первом ходу и заорать:
"По старшему козырю, твари!" Зато если мы после покера садились за
настольный хоккей, я всех грохал. Моего фирменного пырка правым защитником
никто не выдерживал!
Занятия
по информатике проводились в горном корпусе. Как делать лабы, никто толком не
объяснял; наши доморощенные гении доходили до всего сами, прочие перефайливали
у них готовый результат. На самих же практических занятиях большинство
откровенно валяло дурака, девчата старательно набивали какие-то никуда не
ведущие алгоритмы. Помню, как однажды я писал в свой файл всякую фигню, а тут
подвалил препод. Я, разумеется, файл быстренько прикрыл, а он мне говорит с
этаким цинизмом в голосе: "Ну что вы, сударь, я все равно посмотрю!"
Нажал на какую-то кнопочку - мой файл на экран и вернулся. Смотрит препод, а
там написано: "Нет ли у вас чего-нибудь от поноса?", причем
по-фински. Он рот характерным щелчком прикрыл и свалил к себе в подсобку.
Бегунком
я ношусь по логарифмической линейке своей памяти.
Замочив
первую сессию, решил съездить на малую родину - в Ефремов. Неожиданно
устраивает истерику мать. Дескать, куда едешь, завтра полнолуние, а американцы
собираются Ирак бомбить. Чушь какая-то, говорю. А она - прошу тебя, умоляю, не
езди! Вот пойдёт Луна на убыль, отбомбятся, на той неделе и поедешь.
Психанул
я из-за этой хреновни и пошел пешком к цирку, в студию звукозаписи. Иду по
старым улочкам, снег густой валит, всё мгла окутала. Как на картинах
импрессионистов. Мать их ети.
Когда
народ увлекся "Полем Чудес", наши девахи тоже загорелись. Решили
послать на телевидение Лёху-Мышелова, паренька из какой-то белгородской зажопенки,
который разговаривал гуняво и всех женщин-преподавательниц упорно именовал
учительницами. Стали девахи для Мышелова кроссворд составлять и на одном слове
запнулись. Помоги, говорят, придумай слово из 8 букв, вторая - "е",
предпоследняя - "и". Декумбис, говорю, не раздумывая. Девчата аж
затряслись от моей эрудиции. А что это, спрашивают. А, правда, что за хреновня
мне в голову пришла? Да, говорю, сдаётся мне, что футболист это. Бельгийский.
В-вау,
говорят, супер.
Пришел
домой и думаю, что-то не так здесь. Полистал футбольные справочники,
энциклопедии - нет ни хрена. Взялся за хоккейную литературу и нашел всё-таки.
Слушайте: "Рето Декумбис, 1956 г.р., нападающий сборной Швейцарии и клуба
"Хур".
Прочёл
и призадумался. Да уж, хурня какая-то получилась. Девчатам ничего не стал
говорить. А они мне стихи сочинили, когда с 23 февраля поздравляли. И там такие
слова меня прямо штык-ножом по сердцу резанули: "Был бы классный
футболист, как великий Декумбис". Как говорят итальянцы, сенца пароле - нету
слов.
За
БНЕльцина я не голосил. Я на выборах свой голос хотел за Бакатина отдать. И
ведь как чувствовал, что этот предатель стейтсам схему жучков в их новой общаге
выдаст! Так и не пошел на выборы, а рванул в Загорск, к братьям.
Сажусь
в поезд - ко мне старушенция с кипой каких-то агиток подваливает и давай
пиарить: "За кого вы там, в Туле, голосовать будете?"
За
Жирика, говорю. Ну, чтобы пострематься над ней. А она глаза закатила: "Ах,
как можно?! Эльцин, только Эльцин!" Я говорю, хрен ли он в теледебатах
анадысь не участвовал? Бабка: "Ах, на него же покушаются, его выкидывают с
моста (из вертолета, из лунохода - нужное подчеркнуть) в мешке на голове!"
Ладно, говорю, харэ. Полдня до выборов, агитация запрещена!
Вот
как нас оболванивали дерьмократы-ельциноиды.
Пришёл
однажды в столовую за комплексным обедом, а там сидит Фил - одноклассник
бывший. Что, спрашивает, грустный такой? По женщинам, поди, сохнешь? Отмокни,
это все амёбщина и инфузорщина. Да, говорю, они такие хорошенькие. Кто,
возмущается Фил, хорошенькие?! Это ты видишь хреново. Я тебе подзорную трубу
дам, всё и разглядишь.
Дал
он мне, стало быть, подзорную трубу, и запёрся я с ней к Владу, с каковым
корешился еще с тех пор, когда он по подъезду в картонной коробке на голове
бегал. Сидит Влад, вздыхает: "Юля, такая клиповая женщина!"
Я
говорю, Влад, ты гнусно заблуждаешься! И помочь тебе может только подзорная
труба. Пойдём, дескать, на балкон - всё хорошенько рассмотрим.
Вышли
мы на владов балкон, трубу по-быстрому к баллюстраде входящими в комплект шурупами
привинтили, сидим - смотрим по очереди. Только никакой Юли не видно. Я бы даже
сказал, вообще девицы не просматриваются - одни старушенции в овощной топают.
Зря, говорит Влад, жизнь подобным образом прожигаем. Юля, насколько мне
известно, уехала в пионерский (водились еще таковые) лагерь, в Горелки, вожатой
летом поработать.
Что ж
ты, говорю, вздыхаешь? Поехали!
Куда,
спрашивает, в самые Горелки?
Да
хоть, отвечаю, в Альтенштадт-ан-дер-Вальднааб!
Приезжаем
туда, дети предаются сиесте, а к владовой Дульсинее прибыли два Дон Жуана. В
смысле: один Дон Жуан и один его личный Санчо Панса - на случай конфликтов с
представителями старших отрядов и такими, как Влад, горе-ухажёрами.
Посмотрел
я на владову пассию - как вам сказать... Ежели, скажем, мой идеал красоты
приравнять к Премьер-Лиге, то сия Джульетта на уровень команд физкультурных
коллективов потянет. Ну, максимум - на Второй дивизион, зона
"Поволжье".
А у
Влада сердце так бьётся, что шкалу Рихтера зашкаливает. Вот, дескать, не люб я
ей, предпочитает она Дона Жуана - брюнета жгучего. Я говорю, Влад, хреновня! Мы
этих доновских Жуанов на поле грохнем.
Тут
Джулия метнулась к пионерам горшки вынести, а мы позаимствовали у местного
физрука мячик и Жуана с Санчо на дристалище вызвали. Послематчевый протокол
заполнен не был, но точно помню, что по голу мы с Владом им закатили. Довольно,
говорят, мы сегодня не в форме. Да, отвечаем, вам надо тренироваться, чтобы из
гонятелей мяча вырасти в классных исполнителей. (Это, к слову, цитата из газеты
"Коммунар" год этак за 1933-й).
Юля
фиаско своих ухажеров наблюдала, но (чисто по-женски) их же и отправилась
утешать. Видишь, говорю, Влад, сик транзит глория мунди? Хрен с ней, с твоей
клиповой женщиной. На фиг она нужна, коли твою нацеленность на ворота оценить
не может?
И
поехали мы на Невский, где, по слухам, давали "Портер".
Приглашаю
на день рождения друга Серёгу, а он говорит, не могу, билеты в кино взял. Я ещё
не знал тогда, что он в ближайшее время жениться собирается. Мы ведь месяца
полтора уже не виделись, с тех пор, как во дворе за "Хозяйственным"
поздно вечером в хоккей играли. Суперсерия: Австралия против Новой Зеландии.
Как оно там завершилось, не помню. Вспоминаю только, что играли не до
"внезапной смерти", а пока мячик в сугроб не загнали и не убедились в
призрачности надежд отыскать его.
И вот
проходит полтора месяца, а Серёга собирается жениться. И чего, думаю, в кино
человек пойдет мёрзнуть? Приходи, говорю, Серёг, со своей девушкой на мой
праздник. Так что, горжусь теперь, что к семейному счастью Сергея с Мариной и я
оказался причастен. А то замерзли б герои наши в кино, не приведи Господь!
Да,
на редкость прохладным выдалось начало апреля в девяносто первом году...
На
лекциях каждый релаксировал по-своему. Я, к примеру, писал девчонкам на
обрывках тетрадных листов переводы не очень известных поэтов-инородцев, выдавая
сии вирши за свои. Прочие студиозусы совершенствовались в наскальной росписи.
Причем рисунки типа "Кто не хочет учиться - нарисуй вагончик"
постепенно становились достоянием старины глубокой. В моду же входили ряды
могилок. Начинались эти циничные цепочки с захоронений расстрелянной четы
Чаушеску. "Хозяевами" следующих склепов становились обычно Миша
Меченый, Егорка-Свинтус и особо нелюбимые преподы.
Попадались
и более глубокие рисунки и надписи. Скажем, одну из парт в "загоне"
второго корпуса украшала мысль, убивающая своей философичностью: "Люблю
целоваться, но не умею". А высоко на стене мужского туалета 6-го этажа
9-го корпуса значился призыв: "Уважаемые тов. студенты! Убедительная просьба
не бросать бычки в писсуары - они (то
есть бычки - Д.Д.) размокают и
плохо тянутся. Ректор."
Остаётся
добавить, что в девяносто первом курево было в жутком дефиците. На сачке у
главного корпуса сновали тёмные личности, выуживавшие бычки из решёток для
чистки обуви. Потом эти промысловики обнаруживались на рынке, где они продавали
чинарики пол-литровыми стеклянными банками. Однажды единственную пачку сигарет
"JOHNNY", раздобытую в профкоме
замом старосты, разыграли с помощью жребия. Фортуна улыбнулась Ире-Спящей-Красавице,
подарившей пачку "JOHNNY" мне на день рождения,
хотя я никогда ни курил.
Лабы
по физике порождали уныние. Утешало предвкушение хоккея. Едва дождавшись
окончания пятой пары, я вылетал из аудитории, пересекался на остановке
"Первый-Второй" с Серёгой и бывшим одноклассником Китом, и
трудяга-"икарус" цвета недозрелого абхазского апельсина уносил нас в
заветное Щёкино. На бетонных ступенях недостроенного ледового дворца мы
горланили: "Кто сказал, что "Корд" наш в жопе? "Корд"
наш - лучший клуб в Европе!" и были счастливы.
По
дороге обратно мы по совету Сери-Пня брали билет не за 35 коп. (до конца), а за
пятачок - до так называемого Памятника. Обычно в переполненном автобусе такой
обман сходил с рук. Но однажды хоккей припозднился, 114-й долго не подъезжал, и
в салоне оказалось слишком мало желающих отчалить в Тулу. Тем не менее, свой
трюк с Памятником мы повторили. Увы, кондукторша запомнила наши одухотворённые
лица и, когда "икарус" подкатил к искомой остановке, предложила: "Ребятки,
ваш Памятник, слазьте!" Мы с Китом от неожиданности засунули языки сами
знаете куда. Выручил Серёга. Он выглянул в темноту окружающего Памятник мира и,
поежившись от морозного в тот год февраля, заявил: "Не нравится нам что-то
этот Памятник. Хреново здесь. Мы, пожалуй, в Тулу поедем."
Посчитав,
видимо, что разгоряченных лучшим хоккеем в Европе трёх жлобов на заднем сиденье
себе дешевле не беспокоить по таким пустякам, как двугривенник доплаты с носа,
кондукторша ретировалась.
Та
наша поездка в Щёкино запомнилась и еще кое-чем. "Корд" тогда играл,
если память мне ни с кем не изменяет, с глазовским "Прогрессом". В
хоккее безголевая ничья - что-то из ряда вон выдающееся, случающееся крайне
редко. А тут - проходят два периода, заброшенных шайб нет. Напряжение и на льду,
и на трибунах нарастает. Вдруг голкипер гостей (№20 на джерси) подъезжает к
арбитру и чем-то его грузит. Судья передаёт содержание разговора торчащим на
трибуне за воротами сотрудникам правоохранительных органов. Те, в свою очередь,
разгоняют с отчётной трибуны ребятишек. Оказалось, что детвора метала огрызки в
спину вражеского кипера. Узрев такое, основная трибуна начала скандировать:
"Двадцатый - стукач! Павлик Морозов!" Правда, вратарь на такие
разоблачения покакать хотел с высотного здания на Смоленской площади и ни одной
шайбы в тот вечер так и не пропустил.
К
серёгиной свадьбе секьюрити (то бишь мы с Владом) готовилось заранее. Из
источников, близких к агентурным, стало известно, что сосед с первого этажа,
некто Зоркий-Сокол, планирует осуществить перегораживание дверного проема на
выходе из подъезда бельевой верёвкой. И, хотя старшие домочадцы признавали за
сей этнокультурной особенностью мировоззрения соседа право на существование,
сам Серёга против такой акции выступил решительно и бескомпромиссно.
Накануне
свадьбы мы с Владом отправились сдавать макулатуру на какую-то пыльную улочку
на окраине Зеленстроя - в лохматое тульское захолустье. Там мы провели
несколько часов на 30-градусной жаре, в лениво движущейся очереди, поминутно
гоняя к колонке. Обжигая иссохшиеся глотки ледяной водой, мы вырабатывали
комплекс мероприятий по срыву зорко-соколиного замысла. Поначалу планировалось,
что Влад пойдёт перед невестой и женихом и уничтожит заграждение методом срыва
(развязывания, перерезания). Однако в ходе прений этот вариант был отметён
из-за двух важных соображений:
1./
необходимо было принимать во внимание вздорный, я бы даже сказал,
непредсказуемый характер Зоркого-Сокола. Для него не была очевидной
причастность Влада к торжеству (он, то есть Влад, не входил в число серёгиных
близких друзей), и если б Влад перед соколиным взором сорвал веревку, Зоркий
наверняка устроил бы резкий демарш и своим тухлым скандалом гнусно омрачил бы
всю сокровенность бракосочетания;
2./
учитывая то, что Влад не входил в число серёгиных близких друзей (см. п.1), ему
было бы крайне непросто, памятуя об узости дверного проема, прорваться в первые
ряды кортежа. Но даже если б выше оговоренное ему всё же удалось, неминуемо
возникшая толчея практически свела бы к нулю все его шансы на срыв
(развязывание, перерезание) бельевой веревки, а вот вероятность возникновения
конфликта с Зорким-Соколом уверенно стремилась бы к единице (см. опять-таки
п.1).
И тут
в наших изжаренных солнцем черепных коробках созрел план, тактическая новизна
коего может быть сравнима разве что с операцией "Уран", в ходе
которой в ноябре-декабре 1942 года к западу от Сталинграда было окружено до 22
немецко-фашистских дивизий. Было решено, что Влад вверенными ему силами (то
есть собственным корпусом) займёт ключевую высоту у серёгиного подъезда -
лавочку, контролируемую обычно старушками охраны края, где будет дожидаться
возвращения молодожёнов из отдела записи актов гражданского состояния. Завидев
кортеж, он, в соответствии с предписанием (планом "Сигма"), должен был,
удерживая дверь ногой (кирпичом, валуном эпохи позднего палеолита) с целью
недопущения закрывания последней, закрепить собственную бельевую веревку. В
случае же попытки Зоркого-Сокола действовать с опережением в силу вступал план
"Сигма в минус первой степени". Он предусматривал совершение Владом
ряда действий, мешающих конкурирующей стороне, как то: игра в прятки с
проживающей по соседству малышней, хождение в гости к обитающему на верхнем
этаже приятелю Лёхе, проверка правильности функционирования мусорокамеры и
экологическая экспертиза последней.
Выработав
комплекс столь эффективных, на наш взгляд, мероприятий, усталые, но довольные
возвратились мы домой.
Реальность,
однако, вносит собственные коррективы даже в самые гениальные замыслы. Едва
невеста с женихом и гостями вышли из квартиры, дабы рассредоточиться по
автомашинам и передислоцироваться в отдел записи актов гражданского состояния,
как Влад начал судорожно вспоминать: перед поездкой в ЗАГС или же после оной он
должен был закрепить веревку. Сочтя, по всей видимости, что в момент отбытия
невесты и жениха с гостями в ЗАГС на историческую сцену может выйти
Зоркий-Сокол (и тогда избежать конфликта вряд ли удастся), Влад моментально
перегородил дверной проём перед выходящими невестой, женихом и гостями. Народ
посмеялся, Владу приказали дожидаться начала пиршества, пообещав налить, и все
(и я тоже) уехали. Какие чувства испытывал при этом Зоркий-Сокол,
информационные агентства не сообщали.
Так и
просидел Влад весь тот свадебный вечер на прежде контролируемой старушками
охраны края лавочке. Мы вспомнили о несчастном диверсанте лишь ближе к закату,
когда, перепев все известные народные песни, встали и запели "Вставай,
проклятьем заклеймённый..." Наливать несовершеннолетнему Владу не
решились, убоявшись конфликтов с его родными и близкими, а потому выдали конфет
россыпью. Выдавал не я, так как серёгин товарищ, к которому все обращались то
"Боря", а то "Олег", в тот момент регулярно подливал мне
водки в портвешняк, так что я уже считал, что Боря и Олег - это два разных
серёгиных товарища.
Этот
разбавленный портвешняк мне потом дня три покою не давал. Заходят, скажем, ко
мне товарищи по оружию, пошли, пивка хлебнём, говорят. Выходите, отвечаю, я вас
догоню. Вот только бабке чайку погрею. А сам - в санузел и учиться, учиться и
учиться...
При
поносе - звоните "01". Не помню, кто из классиков сказал.
Общепитовская
столица нашего вуза в официальной топонимике значилась "Левшой",
однако добряки-студенты искренне величали сей фэст-фуд
"Бухенвальдом". В первой половине девяносто первого, сразу после
павловских денежных махинаций, в "Бухене" на два с полтиной можно
было нажраться от души, взяв какой-нибудь простенький салатик из квашеной
капусты, суп "Полевой" (по углам шептались, будто его варят из всего,
что подняли колхозники с поля после того, как студенты собрали оттуда морковь и
свеклу), небольшой кусочек омлета, пару котлет с картофельным пюре, политым
растопленным маслом, блюдо оладий со сметаной или вареньем, глазированное
песочное пирожное по 22 коп. штука да пару стаканов компота "Дары
природы".
После
путча ассортимент стал значительно хреновей. Национальным блюдом
"Бухена" отныне считались "волосатые птеродактили с
трубами" - жалкие кусочки курятины с минимумом мяса, но зато с огромным
шматом недоопалённого эпидермиса вместе с подкожным жиром. Гарниром служили
серые макароны с крупными отверстиями ("трубы"). Завершали
бухенвальдовскую композицию единения человека с природой летающие под сводами
общепитовского храма голуби и воробьи. Пару раз в неделю служительницы храма в
белых одеждах небрежно сметали со столов плодородный слой гуано.
Всё
это могло отвратить некую ханжескую натуру от посещения "Бухена", но
нам было там уютно. "Бух" был нашей "Ротондой", нашим
"Куполем", нашим "Клозери Ле Лила". В "Бухе"
проходили все наиболее важные политконсультации Партии Говорливого Меньшинства
- нашей тусовки. Невзирая на суровых жриц общепита в белых одеждах, мы сдвигали
столики, превращая их в подобие ломберных, и погружались в азарт карточных
баталий.
Однажды
нам приспичило свалить со второй части некоей особо муторной лекции.
Естественно, свои стопы мы направили в "Бух", где и предались
подкидному промыванию мозгов. Играли мы всегда тройками: "бухари"
(Бора-Фишер, Серя-Пень и Мамыкин-Ворошиловский-Стрелок) против "сухарей",
то есть малопьющих (меня, Кости-Кермита и Вади-Хитрожопого). Но в описываемый
мною день Вадя-Хитрожопый остался на лекции, ибо ему надо было ублажить
велеречивым словоблудием одну деваху, с каковой у него совпадал вариант типовой
расчётки по вышке. А того препода, что читал заумную лекцию, потянуло, как
назло, в "Бух", чайку испить. Тут-то он наш балаган и накрыл. Вы,
заорал, позорники, сбежали с лекции, устроили бордель в столовой, скоро дойдете
до того, что сопьётесь! Ну куда нам было языки засовывать? Правильно, туда...
Хорошо
ещё, что сей достославный доцент не отличался памятью на рожи и держал наши
образы на своем жёстком диске не более полусуток, после чего, как видно,
перезагрузился и вошел в систему под другим именем. Я к тому, что на экзамене
мы проблем не имели.
К
слову, этот доцент был русским, но носил фамилию, подозрительно смахивающую на
среднеазиатскую. Усугубляло ситуёвину его кошмарное косноязычие. Тут, товарищи,
конь не валялся, говорил он обычно о некоей малоисследованной области науки.
Однажды
препод стал распекать студента из курируемой группы по поводу хронической
неуспеваемости. Дескать, ты когда намереваешься хвосты исправлять? Будем
посмотреть, - отвечает студент, пародируя доцентовское косноязычие. Я тебе дам
посмотреть! - распаляется препод. Нам нет бояться! - парирует будущий инженер.
Уже
на последнем курсе сей наставник выдал поистине гениальный пёрл. Когда народ
заржал над его очередным ляпом, доцент заявил следующее: я, товарищи, вовсе не
такой учёный сухарь, как вам, может быть, кажется. И я, товарищи, стараюсь
лекции разбавить какими-нибудь весёлыми примерами. Готовлюсь заранее, думаю,
вот здесь-то ребята, товарищи, посмеются. Но вы никогда не смеётесь, товарищи,
над моими смешными примерами. Зато над серьёзными вещами совершенно бесстыдно,
товарищи, потешаетесь! Где, товарищи, логика?
О
Хитрожопом Ваде мне хотелось бы поговорить отдельно. Это была сложная, я бы
даже сказал, противоречивая личность. Происходил Вадя из жутко старинного, но,
увы, давно утратившего роль составной части Засечной черты городка Белёва.
Герой наш был фанатичным патриотом родных краёв, старался проводить вне Белёва
минимум времени и отдыхал, как правило, на турбазе со странным названием
"Хрящ", каковая по уровню канализации значительно уступала системам,
эксплуатируемым в Древнем Риме.
Однажды,
правда, Вадя пробил зарубежный выезд. Несколько позже событий, случившихся в
девяносто первом, Хитрожопый совершил шоп-тур в Румынию. До Кишинёва
шоп-тур-группа добиралась на поезде, а дальше ехала автобусом. Обошлось всё
удовольствие поездки в 4 у.е. На рынке городка Бакэу Вадя сотоварищи (с нашего
потока с ним ездили Обезьяна-в-Космосе и Гарик-Ручной-Тормоз) провели что-то
около недели. Хитрожопый торговал наборами инструментов, а Обезьяна-в-Космосе -
телевизорами, которые он привязывал к себе тесёмочкой, но румынское цыганьё всё
равно умудрялось их красть.
По
возвращении в Тулу Вадя стал активно использовать в своей лексике румынские
числительные. Ходил он по-прежнему в трениках небесно-голубого колёра.
Вадя
был очень жизнерадостным, язвительным субъектом. Именно его острому язычку
принадлежит большинство погонял наших однокашников.
Как я
уже говорил, Ваде несказанно повезло с номером в групповом списке: в
параллельной группе под этим же номером числилась отличница Тимошка. Нехитрыми
подношениями вроде сладких плиток или букетиков полевых цветов, собранных в
зонах отчуждения ЛЭП, железнодорожных магистралей или полей фильтрации, Вадя
обеспечил себе изумительные результаты типовых расчёток. Зато контрольные работы
по той же вышке у него по высшему баллу были оценены лишь однажды, когда
Хитрожопый попросил кого-то из девах, обладающих сносным почерком, переписать
условие типовой задачи из учебника, собственным почерком написал её решение и
сдал преподу по прозвищу Дяденька-Кашпировский, предварительно порвав листок с
преподовской задачей. В остальных случаях Вадя огребал неуды.
Экзамены
по вышке нам, как правило, ставили автоматом. Надо же, как получается, молодой
человек, заявил Х-жопому душевный препод. Расчётки у вас великолепные, а вот с
контрольными работами непонятная мне неувязка выходит. Не подготовились вы, что
ли, как следует? Да, дескать, недоработал - Вадя вздымает очи горе. Что ж,
продолжает Дяденька-Кашпировский, спорная ситуация у вас с оценкой. Да-а... А
вот скажите мне, что есть дисперсия? Ну-у.., тянет Вадя, зловеще моргая
сидящему рядом Сере-Пню, математическому гению конца ХХ века, но Серя молчит,
размышляя о вечном - о пиве. Ну-у... это... когда а в квадрате равно ...
квадрату а... Ну-у.., Кашпировский кивает головой, пытаясь переварить вадиную
охренею, мыслите вы где-то верно, в том смысле, что направление ваших
рассуждений где-то правильное... н-но пятёрку я вам поставить ну никак не могу.
Где-то рад бы, но не могу!
Дай
Бог тебе здоровьица, цедит Хитрожопый сквозь зубы, забирая зачётку с честно
заработанным "хор." Признаемся, что и "удовл." для него
было бы маленькой победой.
С
Серей-Пнём я познакомился еще на подготовительных курсах. Он тогда отрастил
себе длинные патлы, которые иногда скреплял резиночкой. В своей косноязычности
Серя мог конкурировать разве что с Черномырдиным, но в области точных наук он
любого из своих однокашников засунул бы, сами знаете куда. Серя и был тем
добрым гением, что решал мои расчётки по вышке. Оплата производилась бартерным
методом: я переводил для него английские тексты. Правда, после получения Пнём
экзамена по аглицкой мове автоматом пришлось награждать его бутылкой креплёного
винчища "Копетдаг" за расчётку по теории вероятностей.
Ещё
одной страстью Сери был футбол. Пень, подлинный самородок, являлся диспетчером
от Бога. Лишь только Серя из всей нашей команды заколачивал голы ударом через
себя в падении. За шесть чемпионатов факультета он стал лучшим бомбардиром,
забив мячей двести (второе место со 145 голешниками занял ваш покорный слуга,
но я-то играл чистого форварда, а Серя числился распасовщиком!). С тех пор тот
из нас, кто забивал сотню мячей, становился членом клуба Сергея Федичева.
Однажды,
к слову, и мне удалось ассистировать этому рыцарю соккера. Помню, как в апреле
девяносто первого до позднего вечера смотрел однажды полуфинал розыгрыша Кубка
Европейских Чемпионов. Красно-белые ублюдки принимали "Олимпик" из
Марселя и попали гордым галлам - 1:3. Какую комбинацию тогда разыграли
провансальцы! Крис Уоддл на скорости финтом ушёл от пары красно-белых столбов и
отдал пас на ход Абеди Пеле - го-о-о-ол!
На
следующее утро я проснулся Крисом Уоддлом. Я выходил на посыпанное песком
запасное поле тульского стадиона, зная досконально всю анатомию того финта. Я
на скорости увильнул от Лёхи Цоя и пнул мяч Сере на ход, и Серя сделал всё как
надо, а потом и передачку мне вернул - 2:0.
Ох и
злился тогда хвалёный персональщик Лёха Цой.
"Стол
раскроя - бей за Цоя!". Такая надпись, сделанная белой краской на бетонном
заборе политеховского детсадика, встречала нас почти каждый день. Но Лёха не
имел никакого отношения к лидеру группы "Кино", разбившегося под
Ригой незадолго до нашего зачисления. Лёха некогда учился в одном классе с
Серей, в тринадцатой щёкинской школе, закончив которую, попал на параллельную
специальность. Был Лёха таким же слепым фотографом, как и я, и однажды в
автобусе №114 его атаковала оса, которую Лёха, не придумав ничего эффективнее,
убил очками. Тот из моих читателей, что хорошо помнит начало девяностых,
вспомнит и проблемы с заказом стеклянных глаз. Пришлось бедному Цою пару
месяцев блуждать в тумане собственной близорукости.
Как я
сказал, он был персональщиком. В мировом футболе таких цепких опекунов принято
величать рексами или терьерами; дескать, скажет им тренер держать такого-то,
так они такому-то ноги оторвут и в раздевалку за ним побегут. "Цой
идёт!" - предупреждали мы форвардов, к которым подкрадывался сзади
коварный Лёха.
Но
меня и Серю он считал друзьями, и ног нам не отрывал.
Осталось
рассказать, почему Серя стал Пнём. Однажды на лекции по методике воспитательной
работы на военной кафедре препод развивал тему "люди бывают разные".
Стало быть, один может настоять на своём, другой привык уступать людям, а
третий - просто пень собакам ссать. Во, это ж про нашего Серю, осклабился
Вадя-Хитрожопый. С тех пор Серя и стал Пнём. Он ни с кем не ссорился, ни на
кого не обижался и предлагал всем написать в тетради матом.
Писал
он, естественно, не буквы с многоточиями, а именно слово "матом".
Стол
раскроя - бей за Цоя...
Напротив
сего позыва, в скверике, стоял золотистый памятник деду Ленину. В одну
апрельскую ночь девяносто первого какой-то мудрила залез по пьяни на голову
памятнику. Не с голубиными задачами, надо полагать, а с целью, по словам
мудрилы на допросе в отделении, посмотреть, что у вождя мировой революции
внутри. Веса мудрилы памятник не выдержал.
Позже
за мудрилой убрали.
Не
люблю я девах с короткой стрижкой. Они, конечно, будут вам впаривать, что с
короткой стрижкой удобно, не надо расчёсываться и голову мыть. Под мальчика,
дескать. Вроде как без них мальчиков мало. Не верьте таким девахам: они все -
жертвы педикулёза, но старательно это скрывают!
Так и
подмывает спросить подобных стилюжниц: а ты, овца, ноктюрн смогла бы на флейте,
мать её ети?
Любовь
приходит и уходит, футбол же - спорт номер один!
Я вам
обещал рассказать о собаках и Последнем Море? А что, я на родимых собачках куда
хочешь поеду! Хоть к этому самому морю, хоть до канадской границы. Вообще-то
канадская граница лучше всего достигается на оленях. Но об оленях я расскажу
вам позже. Хоккей вот досмотрю...